Последний приют странника

Краткое содержание

В 2010 году специальному докладчику по вопросу о праве каждого человека на наивысший достижимый уровень физического и психического здоровья г-ну Ананду Груверу была направлена жалоба о ситуации с лечением туберкулеза у ВИЧ -положительных наркозависимых пациентов г. Екатеринбург. Два года спустя, после проведения серии интервью с пациентами, медиками и социальными работниками, выяснилось, что произошедшие изменения носят косметический характер, а в целом ситуация по-прежнему не соответствует стандартам Всемирной Организации Здравоохранения (ВОЗ).

В нижеприведенном материале сначала рассматривается ситуация двухлетней давности на основании интервью с пациентом, лечившимся в стационаре в 2009-2010 гг. и участвовавшим в подписании коллективной жалобы. Затем анализируется нынешняя обстановка на основании интервью с нынешними пациентами и недавними пациентами. Затем приводятся мнения екатинбургских социальных работников и медиков. В конце подводятся итоги и делаются выводы.

Если сравнить нынешнюю ситуацию с текстом жалобы двухлетней давности, то, как и раньше, наркозависимым пациентам не предоставляется заместительная терапия и вообще какая-либо наркологическая помощь. Более того, наркозависимые пациенты подвергаются дискриминации и унижениям, в качестве штрафной санкции их могут выписать из больницы, не завершив лечение туберкулеза. По-прежнему отсутствует паллиативная помощь, а смертность в больнице высокая. По-прежнему лечению ВИЧ в стационаре не уделяется должное внимание. Пациенты не получают информацию о своем состоянии и ходе лечения. ВИЧ-терапию стало получить легче, но некоторым пациентам её предлагают не пить. Некоторым больным предлагается покинуть медучреждение под предлогом посещения врачей в других медучреждениях. Социальных работников, как и раньше, в больнице нет.

При этом пациенты и их родственники боятся писать новые жалобы, так как те, кто подписались под коллективной жалобой в Минздрав Свердловской области в прошлый раз, подверглись санкциям со стороны администрации больницы.

Вступление

Не первый год обсуждается низкий уровень качества лечения в небольшой больнице на окраине Екатеринбурга, специализирующейся на пациентах с двойной патологией – ВИЧ и туберкулез. В 2010 году группа пациентов написала жалобу по этому поводу в Минздрав области. Затем на её основании была написана “Жалоба о ситуации с лечением туберкулеза у ВИЧ-положительных наркозависимых пациентов г. Екатеринбург”, направленная специальному докладчику ООН по обеспечению права на здоровье Ананду Груверу.

Речь в жалобах шла о недостаточном доступе к лечению туберкулеза, ВИЧ и синдрома отмены опиатов в туберкулезном диспансере: плохое качество питания, не отвечавшее потребностям туберкулёзных больных; отключения горячей воды и отопления; отсутствие отделения интенсивной терапии и паллиативной помощи; отсутствие некоторых важных лекарства; отсутствие наркологической помощи для пациентов в состоянии синдрома отмены опиатов; отсутствие заместительной терапии; отсутствие врача-инфекциониста – специалиста по ВИЧ; отсутствие соцработников, помогающих проблемным пациентам; моральное давление на пациентов со стороны администрации диспансера, включая угрозы штрафной выпиской тем, кто покинет пределы больницы с целью приобрести и употребить наркотики, а также принуждение ранее подписавших коллективную жалобу писать новые письма, отзывающие её. Так, события в скромной уральской больнице вышли на большой международный уровень. В том же году после тематической пресс-конференции в Екатеринбурге состоялись проверки, и был проведен ряд увольнений среди местных медицинских чиновников. Но насколько изменилась ситуация в самой больнице?

С 9 по 11 сентября 2012 года представитель Фонда им. Андрея Рылькова встретился с некоторыми бывшими или настоящими пациентами стационара на Камской, с некоторыми медицинскими работниками, знающими ситуацию там, а так же с активистами местной организации “Шанс+”, занимающейся правовой и социальной поддержкой наркозависимых. Записи бесед расшифрованы, также сохранены все аудиофайлы. Собеседники-мужчины зашифрованы как М1, М2 и т.д. (всего 7). Собеседница-женщина – пообщаться удалось лишь с одной пациенткой – зашифрована буквой Ж. Беседы пронумерованы в той последовательности, как были записаны. Основные выводы:

• Через два года после жалоб в местные органы и в ООН в стационаре наблюдаются некоторые позитивные изменения (пациентам разрешается гулять, АРВТ доставляется прямо в стационар и не надо ездить за ней самим; пациентов осматривает врач-инфекционист).
• Концепция удерживания пациентов на лечении, используя наркологическую помощь, отсутствует. По-прежнему практикуется наказание пациентов выпиской за нарушения режима – т.е. употребление нелегальных наркопрепаратов
• Люди с недолеченным туберкулезом оказываются на улице, никакой наркологической помощи им не предоставляется, в больнице не хватает обезболивающих препаратов, опийные анальгетики отсутствуют, коммуникация медиков стационара с местными наркологами прервалась.
• Пациентов обязуют подписать соглашение, в котором они обязуются не нарушать режим, иными словами не употреблять наркотиков – так создаётся механизм для последующего изгнания из больницы наркопотребителей.
• Общая атмосфера в стационаре по-прежнему тяжёлая: среди персонала царит наркофобия, пациенты (большинство из которых потребители наркотиков) жалуются, что к ним относятся “как к животным”.
• Пациентам по-прежнему даются сомнительные с медицинской точки зрения рекомендации врачей-фтизиатров прекращать прием ВИЧ-терапии во время противотуберкулезного лечения.
• После того, как подписавшие коллективную жалобу больные подверглись репрессиям (были выписаны из больницы), сама идея жаловаться куда-то вызывает сомнения, а деятельность активистов, пытающихся защитить права больных – недоверие у пациентов (никто не хотел сообщать своих личных данных).
• Все официальные лица, комментировавшие ситуацию, делали это только на условиях анонимности – атмосфера страха выходит за пределы стационара на Камской и словно витает в воздухе по всему городу.

Как это было

Беседа с бывшим пациентом М7.

М7 – бывший пациент стационара на Камской, лечившийся там в 2009-2010 гг. и участвовавший в написании коллективной жалобы, мужчина чуть старше 40 лет, оказавшийся на Камской не только с ВИЧ и ТБ, но и после инсульта.

“Месяца два с половиной я в реанимации лежал, ничего не работало, рука одна, глаз один, почти не говорил. За очень большой период времени я один из всей палаты выжил, – рассказывает он. – Реанимацию заселяют народом, два-три дня – всех в мешках унесли….“. Последний путь странника” – это я название дал [больнице]”. Данное название стало народным – в сокращенном виде “Последний путь”. Отношение персонала к пациентам было недоброжелательное, при этом мой собеседник подчеркивает: к нему относились хорошо, связывая это с тем, что он на момент нахождения в больнице не злоупотреблял алкоголем и наркотиками, а так же демонстрировал желание вылечиться. “А ребят-то выгоняли за всякую ерунду оттуда. На лифте поехал – нельзя было ездить на лифте в столовую. Только по лестнице. Персонал жирный ездил только на лифте, а те люди, которые подмышку ходили друг с другом, те по лестнице. Проехал на лифте – выгоняли сразу же в течение 15 минут. Нельзя. Так открытый туберкулез, выгоняли – не важно, день назад ты поступил, два, лежачий. Подмышки и все, забирайте и уносите, пошел… Но вот это, конечно, я вообще не понимал. Парень не ходит, почему нельзя ездить в столовую? Он еле до лифта-то дошел. [Врачи говорили] лифт у нас плохо работает, стары”. Поступившие в больницу подписывали бумагу, что обязуются не нарушать режим. При этом нарушение режима могло быть подстроено персоналом: “Лично сам видел, как они это делали. Человек не устраивает чем-то – нагрубил даже, просто шприц подбрасывают в постель. Сам это лично видел. Зовут свидетелей – и наркоман, все. Подыгрывали все. Раз – убрали. Нагрубил – все. Чик-с”. Медработники могли провоцировать пациентов: “Там женщина есть, врач… Она не то что ненавидит больных, она просто ненавидит людей…. С ней могли поздороваться, а она могла в ответ нагрубить так, что промолчать спокойный человек даже не смог бы. Автоматически начиналась ругань-грызня, а люди там лежат не из высшего общества”. После этой ругани пациента выписывали из больницы (забегая вперед, скажу: подобные случаи описываются и в настоящее время). Мой собеседник пояснил, что отчасти понимает медперсонал из-за весьма тяжёлых условий работы в больнице. Тем не менее, он принял участие в подписании коллективной жалобы в Минздрав: “Повыгоняли многих [из-за коллективной жалобы]. Подписали, всё, чик. На следующий же день, я сплю, меня поднимают. Ты что, плохо питаешься? У тебя мясо всегда на столе. Зачем подписал? Я говорю, тут же написано, вот, это правда. Я под правдой-то и подписался. Ни слова же навранного-то нет! Питаюсь очень хорошо, за добавку спасибо. В общем, вопрос встал такой: отказываешься от своих слов или фью-фью. Вот так вот. Многие эти, нижеподписавшиеся, исчезли из больницы”. Основанием для карательной выписки были нарушения режима: ”Сонный час есть. Ах, ты ходишь по коридору? Тыдымц! Покурил в туалете? Ай-ай! Лифт? Пффу!” Иван Жаворонков, сотрудник “Шанс+”, комментируя асимметричный “ответ администрации” на жалобу, объяснил: после проверок “успокоилось всё через неделю, [проверяющие] уехали, и они стали выписывать всех, кто подписался под этим коллективным письмом. Может, кого-то выборочно, но все равно они дали понять, даже были там такие заявления, что начальство приехало и уехало, а мы тут остались”. Однако М7 остался и продолжил лечение: “Так их выписали, меня нет. Не за что потому что меня выгонять, да и их тоже, а их выгнали”. Ещё одним видом наказания больных за жалобу было использование ситуации с отключением отопления в холодную зиму (хотя само отключение произошло как бы само собой, но использовано было карательным образом): “Зима была, морозы, отопление отключили на две недели. И домой не отпускают. После этого бунта, кипиша. А нельзя туберкулезным больным в город на трамвае!” После жалобы-то. И люди лежат, мерзнут. Все синие ходят. Так тоже было… Не оплачено было за отопление. Город отключил. А откуда я это знаю, я от главврача это узнал”. Тягостная атмосфера в стационаре спровоцировала самоубийство пациентов, причем это тоже произошло уже после жалобы: “Рано утром это было или вечером, не помню, не важно. Тишина такая. Сестры забегали, забегали. Что такое? Двое или трое, надоели эти болезни, тяжело справляться, устали болеть, отношение это доконало, всё-всё это, решили покончить. Ставят передозироку. Одного откачали, двоих нет. Вот такой был случай перед моей выпиской. Привезли героин, они намеренно попрощались, пошли в палату – чик”. Всю нашу беседу бывший пациент Камской был спокоен, говорил размеренно, но когда я попросил его в одной фразе охарактеризовать ощущение от лечения в стационаре, он заволновался и резко выпалил: “Да, блядь, любого спроси, кто там был – это пиздец! Одно слово”. И добавил: “У меня злости нет на врачей, ко мне хорошо относились. Но то, что я видел, конечно, страшно”.

П.С. В настоящее время пациентов выпускают из больницы на прогулки и режим закрытого заведения не соблюдается, т.е. после временного ужесточения после жалоб ситуация вернулась к status quo.

Как это стало

Беседа с Людмилой Винс и Иваном Жаворонковым

В Екатеринбурге и Свердловской области не менее 50 000 ВИЧ-положительных, из них примерно каждый третий болен туберкулезом, рассказали мне работники проекта “Шанс+”. Как минимум несколько тысяч человек могут страдать ТБ в открытой форме. Ни больница на Камской, имеющая областной статус, ни открывшиеся недавно в области три диспансера не имеют достаточное количество койко-мест, чтобы удовлетворить спрос на лечение. Люди вынуждены подолгу ждать своей очереди, это может тянуться месяцами. Некоторых больных выписывают из стационара недолечив, под предлогом “нарушения режима”, главное из которых – употребление наркотиков и/или алкоголя. В каком-то смысле ситуация на Камской, увы, не уникальная: “В других диспансерах, открывающихся в области, тоже за это выписывают”. При этом наркологическая помощь пациентам с выраженным синдромом отмены опиатов отсутствует. О заместительной терапии метадоном или бупренорфином речь вообще не идёт, и даже такой препарат, как трамадол, теоретически возможный к использованию, отсутствует на Камской, а используется лишь анальгин и димедрол, да и то получить их бывает нелегко. Отношение к потребителям наркотиков среди персонала негативно-пренебрежительное: “Парадокс в том, что людей, которые не употребляют наркотики, там лечат, а наркозависимые умирают”. Между тем наркозависимые составляют большинство пациентов стационара. Следовало бы говорить о том, что лечить надо тройную патологию, т.е. ВИЧ + ТБ + наркозависимость. Более того, вызывает сомнения необходимость госпитализации всех пациентов с ТБ. Налицо перегруз системы здравоохранения и недостаток мест (вот почему столь длинные очереди в стационар), а при наличии программ заместительной терапии можно было бы организовать интегрированное лечение тройной патологии амбулаторно, госпитализируя лишь пациентов в острых случаях. Однако такие перспективы не обсуждаются, а разговоры идут, скорее, о том, чтобы окончательно превратить диспансер в учреждение закрытого типа, в котором туберкулезных пациентов, как социально опасных, будут изолировать. После жалоб 2010 года в области велись разговоры о создании специализированного учреждения для пациентов с тройной патологией, но дальше разговоров дело не пошло.

Тем временем, отношение к наркопотребителям на Камской совершенно отвратительное. Рассказывает Людмила Винс: “Из всех этих нарушений складывается такое впечатление, что всем там насрать на этих людей, и быстрее бы они сдохли. До сих пор там выносят очень много трупов в черных мешках по лестнице. Когда человек умер, не могут достойно вынести его труп. Засовывают в черный мешок и стаскивают по лестнице. Очень страшное место. Даже если там наркоман более-менее вменяемый, может разговаривать, он говорит, не-не-не, я лучше где-нибудь в другом месте, только не на Камской”. Продолжается и практика лечения ТБ без уделения должного внимания лечению ВИЧ. Недавний случай вспоминает Иван Жаворонков: “Вот только что человек отлежал два месяца на Камской. Три недели ждал очереди. Жить ему при этом негде было, у него жена и двое маленьких детей. Сейчас его положили. Он поступил с 70-ю клетками, 2,5 месяца человека лечат от туберкулеза, ВИЧ-терапии нет, выписывают его – у него 40 клеток. Я не понимаю, был ли смысл в таком лечении”? Он же был свидетелем вопиющей наркофобии, продемонстрированной сотрудницей стационара в телефонном разговоре. Сотрудники полиции задержали мужчину, обвиняя по статье 6.9 КоАП РФ – потребление наркотических средств без назначения врача. Задержанный сообщил, что проходит лечение на Камской. Присутствовавший при этом Иван Жаворонков стал объяснять полицейским, что у задержанного туберкулез и ВИЧ-инфекция, а значит, его нельзя закрывать в камеру, тем более на 15 суток. Полицейские предложили: “Ну, звони, узнавай, есть такой пациент или нет. Звоню я на Камскую, не знаю, с кем я там разговаривал, с врачом или с медсестрой, но когда она узнала, что человек задержан… А я с ней разговаривал вроде бы как от лица милиционера. Она там в трубку мне такого наговорила! Да кого там лечить, да закрывайте его нахер, да вообще всех надо согнать в отдельное гетто и сжечь! И это говорил мне медицинский работник”. В результате подобного отношения к пациентам некоторых выписывают с открытой формой ТБ, в стадии СПИДа. “Как будто выписывают на Марс. Лечь повторно невозможно. В состоянии таком когда выписывают, это значит, выписывают умирать”, – взволнованно рассказывал Иван Жаворонков. В целом, по мнению сотрудников “Шанс+”, по сравнению с тем, что было на Камской до жалобы 2010 года, особых изменений не произошло.

Как это выглядит на месте

Беседа в стационаре на Камской с тремя пациентами-мужчинами (М1, М2, М3) и одной женщиной (Ж).

Во второй половине воскресного дня мы отправились в саму больницу под кодовым названием “Последний путь”, рассчитывая попасть туда во время приемных часов, когда пациентам разрешается выйти на прогулку. Обшарпанное снаружи, трехэтажное здание с улицы почти не видно из-за густого кустарника. На поросшем травой склоне возле входа, перед больничной оградой, я заметил дохлую крысу вверх брюхом – это, что называется, настроило на определенный лад. Зайдя на территорию, мы с Иваном Жаворонковым увидели, как из дверей вышел худой мужчина, ноги буквально как палки. Он помахал Ивану рукой, словно узнав его. Мы подошли поближе. “Куда идёшь?” – спросили мы. “Да я ужинаю сижу”, – ответил мужчина и удалился куда-то в кусты, своим парадоксальным ответом придав обстановке элемент абсурда. Надев маски-повязки, мы вошли в больницу и поднялись на второй этаж, где зашли в одну из палат. Сидевшие там больные были не против разговора, из которого быстро выяснилось, что имеется, мягко говоря, недовольство отношением персонала к пациентам. Пациентка средних лет, с опытом наркозависимости, рассказала: “Ну, вот у меня подозрение на туберкулез кости. Она (врач по имени Татьяна Александровна, далее ТА. – А.Д.) мне прописывает постельный режим, здесь лежать, никуда не ходить. И тут же предлагает мне ехать на другой конец города в больницу к врачу [хирургу для уточнения диагноза]. Или лежи, жди, говорит, здесь до октября месяца, в октябре он сам сюда приедет”. Вообще, было особенно много жалоб на действия именно этой женщины ТА, фамилию которой узнать не удалось – её почему-то никто не помнил. Рассказывает один из пациентов, М1: “Вот когда узнали что у меня туберкулез, мне напрямую [сказала врач ТА]: все, у тебя распад, ты труп. Прикинь! Как так? Все, ты труп, лечиться будем, нет? Я: конечно, будем, куда деваться. А так она прямо в глаза может сказать, ну, не очень галантно. И точно так же осмотр, знаешь, она по утрам должна подходить. Вот она зайдет в палату с этим, как он называется, со стетоскопом. Чего она его носит, непонятно вообще. Никого не слушает. Просто зайдет: “Чего, как дела? Ну все, я пошла”. И зачем вообще заходила сюда”? Именно она, как мы помним из рассказа бывшего пациента М7, два года назад практиковала провокации, вызывая больных на грубость, чтобы потом выписать их, недолечив. Подобное практикуется и сейчас: “Не нравится? Или домой лечись! Она человек настроения. Когда у нее нормальное настроение, у нее все хорошо. Она с пациентами добрая. Вот человек не переночевал здесь ночь, отпросился, но не успел вовремя приехать, его взяли и выписали за нарушение. Такое практикуется”. Эта женщина имеет большую власть в больнице – и её отношение к пациентам играет существенную роль в создании общей негативной атмосферы. Почти все, с кем я разговаривал, упоминали её и жаловались на неё. Пациенты жаловались на больничное питание:

М1: – Да сейчас тоже самое! Представь кашу…

Ж: – На воде просто каша.

М1: – Ты ее поел, пришел в палату, через двадцать минут ты опять есть хочешь. Что это такое?

Ж: – Кормят здесь безобразно, конечно. Тем более для таких больных здесь питание неважное.

М1: – Суп – вода. Если там картошка всплывет, так это радость”.

Пациенты рассказали нам, что, хотя врач-инфекционист порой осматривает больных и ВИЧ-терапию привозят, само лечение сочетанных инфекций и его эффективность вызывает вопросы: “И нет здесь анализов. Здесь один только анализ – клетки. Всего остального, что интересно бы знать, нету. Нет нагрузки – не говорят нам. Биохимию делают не клеток, а печени вообще”. Врач-инфекционист, если задавать какие-то специальные вопросы, демонстрирует неполную компетентность: “Если что-то серьезное, может что-то она посоветует, но что она может посоветовать? Езжай на Ясную”! На вопрос, оказывается ли пациентам психологическая помощь и есть ли в стационаре психолог, был ответ: “Он мне посоветовал [витаминный комплекс] “Компливит” пить. И воды два литра. Я тут кинулся на воду, пацаны смеялись. Хожу, бутылки меняю”. Информацию о том, что психолог в стационаре относится к движению сайентологов и так же продает пациентам некие якобы особо целебные БАДы, подтвердить не удалось. Зато собеседники подтвердили, что таблетки для ВИЧ-терапии привозят в стационар и ездить за ними в СПИД-центр более не приходится. Это можно назвать одним из немногих улучшений после жалобы 2010 года. Однако, в целом отношение врачей к пациентам по-прежнему плохое, специального ухода за проблемными пациентами (паллиативная помощь и т.п.) как не было так и нет. “Спасение – дело рук самих утопающих”, – горько пошутил один из собеседников. И подобное творится не только на Камской: “Это система. И нам ее отсюда изнутри немыслимо просто изменить… Мы для них просто материал для переработки. Материал приходит и уходит. Здесь забракованный, умер, ну, туберкулез, и списали. Здесь выжил более-менее, ну, хорошо, уже молодцы.” Ещё когда мы входили в больницу, то натолкнулись на неприветливую и подозрительную санитарку, мывшую пол, но она лишь спросила, что мы ищем, не став препятствовать. А когда выходили и уже были на улице, я стал фотографировать внешнюю стену здания, явно требующую ремонта, из двери высунулась женщина в белом халате и внимательно смотрела нам вслед, но ничего не сказала. Тем не менее холодок пробежал у меня по спине. Думаю, это хорошо характеризует обстановку в больнице.

Свидетельства тех, кто недавно выписался

На основе трех бесед с бывшими пациентами с М4, М5, М6

“Ну, естественно, я слышал, что там хорошего ничего нет, последний путь, так и называется эта больница, – начал свой рассказ мой собеседник, бывший пациент М4. – И на Камской постоянно нету мест. А вот когда меня выписывали, у них какая-то комиссия должна была быть, там всех сразу раз – на подготовочку, раз – на выписку… Которые там лежачие, они еще держат, а которые ходят, они же видят, шевелятся там, в столовую, везде, [тех выписывают]”. Он так же описывает отношение к пациентам медперсонала, как недоброжелательное, выделяя вновь уже известную нам женщину: “Я на выходных отпросился, дайте мне, говорю, таблетки, чтобы я не пропускал. А заведующая [врач, известная как Татьяна Александровна] говорит, нет, пей сразу всю дозу за два дня. Так это 40 таблеток надо съесть! Мне зачем это надо? Пришлось уходить [без таблеток], два дня пропустил”. Подобно приведенным выше свидетельствам, М4 описывает формальные врачебные обходы в палате: “Она заходила к нам, в палату, зачем эти ей наушники [стетоскоп — А.Д.], чтобы слушать людей? Она даже не слушала вообще никого никогда. “Чего, как дела? Температура есть? Нет, нету. Как самочувствие? Нормально. Аппетит как? Нормально. Ну все, на поправку идешь!” Вот и все еёные слова”. Не будучи медиком, я не могу оценивать, необходимо ли каждый раз прослушивать пациентов при помощи стетоскопа, но не надо быть ни фтизиатром, ни психиатром, чтобы заметить: наплевательское отношение врача ранит душу пациента, заставляет его страдать, ощущая свою брошенность на произвол судьбы, и вполне вероятно, понижает мотивацию к лечению. Однако именно такое отношение – норма для медперсонала на Камской. Этот бывший пациент, как и другие, жаловался на то, что врачи не сообщают о ходе лечения, не рассказывают о результатах анализов: “Меня-то к инфекционисту не записывали, так как я пока [только] туберкулезную терапию принимал, и вот меня выписывать, и мне назначили к инфекционисту. Я зашел к ней, она по анализам посмотрела, ну, мы же там анализы каждый месяц сдавали, и я сдавал, и даже не знал результатов, мне никто не говорил, сколько там у меня клеток, чо, как. Мы интересовались. [Но мне говорили только:] все нормально у тебя! И вот мне инфекционистка сказала, вот ты поступал, у тебя 72 клетки было, а сейчас, говорит, 40. Я говорю: “Чо?” Она говорит: тебе надо терапию принимать. Я говорю: так меня же сейчас выписывают! Она говорит: ну, вот тебе на Ясную, к инфекционисту на учет, вот тебе номер регистратуры, звони, записывайся”. На улице Ясная в Екатеринбурге расположен СПИД-центр, туда и направили пациента с ВИЧ, а в стационаре на Камской его лечили только от туберкулеза – подобные проблемы была и два года назад, остались и сейчас. Конкретно в случае этого пациента отсутствие терапии привело не только к ухудшению здоровья после “лечения”, но теперь терапию он получит через несколько месяцев лишь после прохождения всех необходимых бюрократических процедур. И это – типичная ситуация, а не исключение из правил. “Пацаны-то вроде, они как бы и хотят [лечиться], но надоедает все. В палатах ничего нет. Ни розеток, ничего. Телевизор только общаковый, холодильник общаковый один, на двадцать палат. Выходить там [можно] на два часа, [дневной] сон час, потом два часа там, телевизор посмотреть, в пять все, тишина, и вот до семи, ну вот летом до восьми, ну, как в тюрьме, там никуда не уйдешь. Мы с пацанами ходили до магазина, сигарет взять, и сидели там в курилке”, – описывает атмосферу стационара бывший пациент М4. Он жалуется на недоступность обезболивающих: “К примеру, из обезболивающих – только анальгин с димедролом. А как-то раз остался только анальгин. Даже димедрола нету! Ладно я там, а пацаны там, ну действительно, боль там, чего-то какая-то там. Им говорят: “Чего стонешь, чего ноешь?” Ну, не все, были там и хорошие медсестры. Я говорю, так вы поставьте [ему укол обезболивающий]. Мы, допустим, стоим, смотрим телевизор, слышим, в палате кто-то орет. Мы раз, зайдем, ну там плохо, в 6-й палате, надо зайти, ну там одни лежачие, там утки-мутки. То есть им никак. Она: “Чего я тебе поставлю? Димедрола нет, анальгин только один, все”. Таким образом, о заместительной терапии и современных стандартах лечения нет и речи, отсутствуют любые опиоидные анальгетики. А вот как описывается питание в больничной столовой: “На воде, все пареное… Если раз в месяц там горошница с мясом, я помню, картошка с тушенкой, вот. Котлеты там, курочки – вот такие [маленькие с пол-ладони], по 50-100 грамм. Чего-то выделяли. Сколько положено больному? Добавки кто там просил если, если остается, давали, а так, чего там остается? Такой вот кусочек. Это разве питание? Два раза отщипнул мяса. Гречневая каша на воде. И рыба! Там минтай этот давали целый месяц, наверное, он уже сухой весь, просроченный, наверное, я не знаю. Суп фасолевый – одна фасоль, картошки нет. Борщ или щи – одно название, вода одна”. И подытоживает: “Отношение [к пациентам] очень плохое там. Доктора, медсестры, они не считают нас за людей. Вообще, никак. Как к свиньям каким-то относятся. Ну хоть какие, но мы все равно люди. Пускай, ладно, тот алкоголик, тот наркоман, но он больной сейчас человек, зачем на него кричать?”.

Отдельная тема – частые смерти в больнице и недостаточно уважительное отношение к покойникам. “А когда кто-то умер, вызывают труповозку, приезжает ГАЗель такая серая, берут черный мешок, расстегивают его, человека кидают, застегивают и несут. Как мешок с мусором, – рассказывает бывший пациент М4. – Без разницы там, хоть как. Вот при мне сколько там? Девчонка эта, утром еще жива была, к обеду умерла. Сосед мой первый по палате, ему выкачивали, выкачивали с легкого жидкость, не знаю, почему так у него все, он весь вздулся, от печени видимо, все, вот он умер. Потом пацан там тоже, принимал ВИЧовую терапию, потом туберкулезную начал принимать, не знаю, сколько, месяц он пролежал, его загнуло тоже. Не знаю отчего, но скорее всего от туберкулезной терапии, не пошла она ему, там такие дозы конячьи, он весь пожелтел и в кому впал. В понедельник мы с ним разговаривали, в пятницу он уже умирает. Ну, быстро скрутило. Ну, там очень много умирают”. Он рассказал показательный случай: “В шестой палате один рыжий лежал, он тоже в кому впал, к нему приезжали, сестра-жена, я не знаю кто, он уже все, лежачий, ему капельницу, заведующий входит – все, труп. Недавно я звонил знакомой, там в шестой палате той же один лежал, с трубкой все ходил, ему выкачивали-выкачивали тоже, и ноги ослабли, до туалета не доходил, падал, бутылку проливал, нагадит туда, а до туалета не доходил. Потом слег уже в палате. И вот она рассказывает, ночью пошла в туалет, а там кто-то кричит, слышу, говорит, кричит в палате он, и никто из медсестр там, ничего никто. А он там кидался видно чем-то, тапочками, ну, чтобы внимание обратили, в четыре утра, что ли. Потом слышу, говорит, думала, уснул. Утром все, сожмурился. Остыл. Отношение, я говорю, такое: без разницы, какой человек был, вытянет – значит, вытянет, не вытянет – значит, все. Там у них вот такая логика”. Другой бывший пациент М5 говорит о том же: “Отношение врачей к пациентам, мягко сказано, они нас за людей не считали. Очень много смертей я там повидал”. Он оказался на Камской с туберкулезом, в тяжелом состоянии, и провел там 8 месяцев: “Меня туда принесла жена прямо на руках. Я весил, при моем росте, 30 кг. Скелет, реальный скелет. Мешок с костями…. В народе эту больницу называют “Последний путь”. У нас в Екатеринбурге ее так все называют. Но как бы не вдумываются в этот смысл. То, что иногда реально стоит за этими словами”. А стоит за этими словами, по мнению этого недавнего пациента, недоброжелательное отношение медперсонала к пациентам, из чего следует недостаточный уровень лечения и высокая смертность. Ещё раз подчеркну: я не медик, чтобы оценивать лечебную эффективность тех или иных действий, но совершенно ясно, что врач не должен демотивировать пациента. Однако вот как выглядит обход на Камской в описании бывшего пациента М5: “Короче, обход в 9 утра. Заходит лечащий врач, на меня так глянула и сказала мне прямо в глаза, что у тебя нет шансов. Мне вот этот момент очень запомнился, конечно”. Поскольку и у этого пациента ТБ сочетался с ВИЧ, я спросил, принимал ли он соответствующую терапию и что по этому поводу думали врачи стационара: “Врачам было насрать, принимаю я ВИЧовую терапию или нет. У меня одна таблетка должна храниться в холодильнике, а я реально был не в адеквате, даже не мог дойти до холодильника в 9 часов, я ее два раза пью, в 9 утра и в 9 вечера. Просто сил не было. Жена договорилась с этим дедом [соседом по палате, он ходил к холодильнику за таблеткой, а врачи нет]”. И этот молодой мужчина жаловался на отсутствие информации о ходе лечения: “Ни мне, ни моей жене, ни моим родным [врачи никакой информации не давали]. Я как бы очутился в таком месте, где мне реально стало страшно, что можно не выйти оттуда. [Никаких разговоров о ходе лечения не было. О том, как связана противотуберкулезная и ВИЧ-терапия, врачи ничего не рассказывали.] Им там было насрать на нас”, – повторял он. И рассказал совершенно выдающийся случай. Когда он стал чувствовать себя лучше, то начал выходить из больницы на прогулку, ходить к расположенной неподалеку церкви, набирать там из источника воду в пластиковую бутылку, а потом возвращался в больницу. Однажды у входа в стационар его встретила женщина-врач, уже известная по вышеприведенным цитатам. Увидев в руках выздоравливающего пациента бутылку с водой из прицерковного источника, она сказала: “Тебе и Бог не поможет!”. “Она меня невзлюбила, потому что я был очень любопытный, – добавил М5. – И она меня не долечила. [Меня из больницы] выгнали. Мне так показалось, что начинается обострение, вот в этом периоде, у тубиков, и не хватало просто места в больнице, и вот мое мнение, что просто надо было освободить койку. [Поводом стало использование веществ.] На тот момент я употреблял. Медсестра сняла меня на телефон, где я сижу с закрытыми глазами, и сразу же пулей меня выгнали оттуда”. Наказание путём штрафной выписки и прерывания лечения практикуется и сейчас, попыток удержать пациентов на лечении позитивной мотивацией нет. При этом лечение ТБ этот пациент продолжал и после выписки. Подобное отношение к себе бывший пациент связывает с царящей в стационаре на Камской наркофобией среди врачей: “Ну, там все их [наркотики] употребляли до или во время лечения. “Да вы нарки, все подохните!” Отношение было скотское. Конкретно мне это говорила сама ТА, ты, мол, заебал. Я набрал там вес, потому что правильно питался, у меня мама, жена, и я там на 20 кг поправился, и ТА вот так вот заходя в палату к нам на обход, уже говорила открытым текстом, ну, когда ты чего-нибудь накосорезишь, чтобы тебя выгнать. … Я вот рассказываю это и стал заикаться почему-то, видимо, это для моей психики [все еще тяжело]”. Так же он вспоминал, как покойников из больницы выносили в мешках: “Я как-то проснулся, позавтракал, вызываю лифт, двери открываются, и прямо на меня вываливается этот мешок, его так волокут к катафалку, и они уехали. Потом уже этого не боишься. Привыкаешь. Вечером вот мы в курилке сидим, общаемся, и на следующий день с утра нет этого пацана”.

Наиболее сдержанным в оценке происходящего в стационаре на Камской был последний из тех, с кем я встречался, бывший пациент М6. Он так охарактеризовал ситуацию: “Мне показалось, что люди [врачи] там профессиональные, но с течением времени понял, что они наплевательски относятся [к работе с пациентами]. Может, они и профессионалы, я не спорю, но отношение к больным слишком прохладное”. Ему так же рекомендовали прекратить принимать ВИЧ-терапию, когда после начала приема он начал страдать сильной аллергией. При этом врач-инфекционист, по его словам, не смогла определить причину, по которой организм не принимает таблетки, и лишь развела руками. Этот пациент считает: врачи стараются слегка подлечить попавшего в “Последний путь” несчастного, а потом при первой возможности выписывают: “И так проанализировав, продумав, у меня сложилось впечатление, что они так меня в порядок более менее привели да и выгнали оттуда”. И он подтвердил недостаток обезболивающих: “К человеческой боли они так, наплевательски относятся. Особенно если у человека что-то постоянно болит и он постоянно просит [обезболивающее]”. Как и некоторые другие, М6 рассказал, что на разных этажах по-разному выглядит положение дел, и больных на Камской сортируют согласно тяжести положения, что само по себе не преступление, но при учете общей атмсоферы “Последнего пути” выглядит специфически: “Все говорили, что лето спокойное. При мне на нашем этаже в нашем отделении только один человек отъехал. Я был на третьем, а на втором да, сдувались люди”.

Мнения профессионалов

На основе бесед с врачом-наркологом (не разрешил запись, восстановлено по памяти), врачом-инфекционистом в СПИД-центре (запись велась при условии анонимности) и бывшим психологом стационара на Камской (запись не разрешил, восстановлено по памяти).

Мнение екатеринбургского нарколога: в больнице на Камской все проблемы из-за персонала, не желающего обеспечить должные условия содержания и лечения больных, создать правильную атмсоферу. В тех больницах, где персонал желает это сделать, как, например, там, где работает наш нарколог, все получается. [Для подтверждения своих слов доктор после разговора позволил нам пройтись по отделению, и мы действительно увидели чистое, ухоженное помещение, нормально выглядящих пациентов и даже видели, как медсестра заботливо помогает подниматься по лестнице на второй этаж пациентке, которой трудно идти]. Недостатки, по мнению нарколога, связаны так же с качеством работы противотуберкулезной службы Свердловской области. Он сказал, что наркозависимые в принципе не нужны никому, кроме наркологии. Но они пробовали выйти на контакт с врачами на Камской, даже ходили туда несколько раз, но их перестали звать, а сами они навязываться не будут.

Ситуацию не изменить без приказа сверху, а мы тут с вами можем говорить о чем угодно, считает нарколог. Он рассказал, что было совещание после прошлой жалобы, в котором принимали участие фтизиатры, специалисты по ВИЧ и наркологи и было постановлено, что надо налаживать совместную работу. Но из больницы на Камской им позвонили только один раз. По его мнению, в Свердловской области и Екатеринбурге отсталая медицина, а вот в Санкт-Петербурге, где живы традиции Семашко, успешно действуют больницы, где лечится тройная патология: ВИЧ + туберкулез + наркозависимость. Там больных не выгоняют из больниц за нарушения режима, не долечив социально опасный туберкулез. По мнению моего собеседника, персонал на Камской недостаточно компетентен, а вот в его больнице лечится пациент с открытой формой туберкулеза. Врач вошел в его положение и принял решение лечить здесь, лишь бы не отправлять на Камскую. Тем не менее, просто один штатный нарколог на Камской проблемы не решит. В принципе туберкулезная больница могла бы лицензироваться по наркологии и решить этот вопрос, но там ни у кого нет желания. В конце беседы врач-нарколог подчеркнул, что это его частное мнение, и предупредил, что если мы официально на него сошлемся, упомянув имя и должность, то он будет вынужден опровергнуть эту информацию. С похожим я столкнулся и во время беседы с врачом-инфекционистом СПИД-центра, как я понял, уже то, что она разрешила записывать разговор с ней, было с ее стороны жестом доброй воли и признаком открытости, если не вольнодумства. В самом начале разговора она подчеркнула, что теперь на Камской есть штатный инфекционист (чего не было до жалобы 2010 года): “Все эпикризы, которые она мне пишет на пациентов, нуждающихся в лечении или получающих ВИЧ-терапию, несут пусть краткую, но полную информацию о диагнозе, о последних анализах и нежелательных [побочных] явлениях, если это была действительно терапия. И если она раз в неделю, а пусть даже кого-то из наших пациентов раз в месяц видит, это хороший диспансерный осмотр”. Её совершенно не удовлетворяет работа врачей-фтизиатров: “Полная незаинтересованность в двух инфекциях. Если есть у нас стационары, где врач, параллельно ведя туберкулезную патологию, хотя бы обращает внимание на сопутствующую ВИЧ-инфекцию или на фоновое заболевание ВИЧ-инфекцию, то здесь [на Камской нет этого] совершенно. И если возникает вопрос нежелательных явлений по терапии, то приходится ждать прихода врача-инфециониста, который бы посмотрел, проанализировал, хотя врач-фтизиатр там находится каждый день, он должен смотреть пациентов…. Но там нет этой связи пациента и врача. А уж врача-фтизиатра с нами – вообще никакой связи”. Получается, по её мнению, что хотя Камская вроде бы специализируется на сочетанной двойной патологии ВИЧ + ТБ, коммуникация между стационаром и СПИД-центром по-прежнему оставляет желать лучшего. Вот как она объяснила ситуацию, когда пациент выходит из больницы с ухудшившимися показателями по ВИЧ: “Если начинается нежелательное действие двух препаратов, имеется в виду туберкулезного ряда и нашего, то они отменяют именно терапию ВИЧ. А им [пациентам] становится хуже, это понятно, там синдром восстановления иммунитета, это закономерно. Но им нужно помогать в этот синдром, а им [врачам на Камской] проще убрать эти препараты, и все опять становится тихо-гладко. Совершенное недолечивание. Просто они не лечатся. Поэтому и уходят с 40 клетками из стационара”. Причины недостатков, по мнению собеседницы, в личном отношении медперсонала к своей работе и пациентам, которое сформулировала так: “что с тобой возиться, скоро ты умрешь”. Она отметила, что летальность на Камской выше, чем в других клиниках схожей направленности, а общая негативная атмосфера только способствует плохому качеству лечения. И рассказала такую историю: “Свежий пример буквально, когда пациенту сказали, что он не жилец, и у него такая форма туберкулеза, и его лечить не надо, и вообще давайте дождемся, когда он умрет, но при этом отец ходил регулярно везде и всюду, пытаясь добиться каких-то действий врачей, вплоть до того, что он приезжал сюда, покупал препараты, там приходил каждый день, я уж не знаю, какими путями заставлял или не заставлял, чтобы проводилось лечение, и выписали же парня. Вылечили. Все удалось. [А там дается негативная установка] сразу. А это самое страшное, потому что нет никаких действий, чтобы его выцарапать оттуда”. Но совершенно поразила меня беседа с бывшим психологом Камской, участвовавшим в подаче жалобы спецдокладчику и в критической по отношению к ситуации в стационаре пресс-конференции 2010 года. Этого психолога потом уволили из больницы с нарушением законодательства, и ему пришлось еще около двух лет судиться, защищая свои права, а перед этим устроили буквально обструкцию: с ним по приказу руководства перестали разговаривать все сотрудники, перестали приносить журнал записи пациентов к психологу, перестали менять халат в кабинете. Разговаривая со мной, он буквально трясся, вспоминая это. Рассказывал, что когда ТВ-группа приехала в больницу в 2010 году, чтобы снять репортаж, то с больными пришлось говорить через окна, а уже знакомая нам по описаниям выше женщина-врач суетилась и отталкивала больных, закрывая окна. По мнению бывшего психолога, ситуация на Камской – вопрос позиции руководства и персонала, они не хотят ничего менять. При этом он оправдывал отчасти действия персонала тем, что работать приходится с очень тяжелым контингентом, среди которого бывшие заключенные, наркоманы. Утверждал, что питание в стационаре совершенно нормальное, что шло вразрез с информацией, полученной от пациентов.

Итоги

Несмотря на отдельные улучшения после жалоб в Минздрав области и спецдокладчику ООН в 2010 году, системные недостатки в работе противотуберкулезного стационара настолько сильны, что сказываются самым печальным образом на качестве оказываемых медицинских услуг. Пациентам дается негативная установка (“лечиться бесполезно, ты и так умрешь”). Лечение тройной патологии ВИЧ+ТБ+наркозависимость отсутствует. Наркологической помощи нет. За использование наркотиков, курение или питие алкоголя больных выписывают, не долечив. Заместительная терапия отсутствует, наблюдается недостаток даже таких обезболивающих, как димедрол и анальгин. Питание, как минимум, неравномерное. Отношение персонала недоброе. Врачи-фтизиатры нередко рекомендуют прекратить принимать ВИЧ-терапию, что негативно сказывается на здоровье пациентов. Царит наркофобия (по телефону сотрудница больницы выразила мнение, что всех наркоманов надо собрать в гетто). Некоторым пациентам по-прежнему рекомендуют самостоятельно отправиться в другие медучреждения, для прохождения дополнительной диагностики или анализов, даже если им трудно передвигаться. Досуг пациентов никак не устраивается. Психологическая помощь оказывается плохо (старого психолога выгнали, а новый психолог советует пациенту принимать витамины и пить воду). Соцработники встречаются с пациентами чуть ли не явочным порядком, медперсонал с соцслужбами, как и с наркологической службой, не сотрудничает. Высокая смертность, при этом умерших засовывают в мешки и волочат по полу без уважения. Паллиативная помощь отсутствует. Описан случай самоубийства пациентов, не выдержавших подобной атмосферы. Тех, кто участвовал в подписании коллективной жалобы в 2010 году, подвергли наказанию путем выписки за нарушение режима, и теперь никто из пациентов не готов участвовать в коллективной защите своих прав, и даже предъявлялись претензии организаторам той жалобы, мол, в результате мы пострадали еще больше. Никто из пациентов не верит, что могут быть изменения к лучшему, а врачи из других клиник считают, что причины сложившегося положения лежат в личном отношении медперсонала, и ситуация может быть изменена лишь по приказу сверху. Незаметно, что администрация стационара прилагает усилия к улучшению ситуации. Больница “Последний путь” по-прежнему соответствует своему народному названию.

Фото: Михаил Фридман

Постоянный адрес публикации: http://rylkov-fond.org/blog/lichnye-svidetelstva/ekat-tb/